Маме пришлось пройти через это дважды: два раза сесть перед телекамерами и рассказать мне о своем отце Семене Кузьмиче Цвигуне, о своих отношениях с ним, его жизни и работе, о семьях Брежнева и Андропова, об аварии ведомственного самолета, о странной болезни деда и его гибели, которую она до конца своих дней считала убийством. Это были съёмки для моего документального фильма «Генерал Цвигун. Последний выстрел», который я готовила 20 лет назад для телеканала «Россия-1» (тогда «РТР). Сначала мы записали с мамой одно большое интервью — это было в конце 2003-го или в начале 2004 года, — и все прошло хорошо. Однако вскоре руководство телеканала по согласованию со мной решило передать производство фильма другому подрядчику (им стала телекомпания «Наш взгляд» с ныне легендарным продюсером Саидой Медведевой). Но во время передачи записанных кассет выяснилось, что некоторые интервью размагничены…
Произошло ли это случайно или по чьей-то халатности или же было злым умыслом, учитывая конфликтную ситуацию, которая в тот момент сложилась с первым производителем, теперь уже не узнать. Но два важнейших интервью — с бывшим председателем КГБ СССР Владимиром Крючковым и с моей мамой — дочерью Семена Кузьмича Цвигуна мне пришлось записывать снова. И хотя из первого интервью с мамой часть пленок сохранилась, мы решили записать все с нуля еще раз. В фильме, если присмотреться, заметно, что некоторые фрагменты видео с Виолеттой Цвигун отличаются по свету и ракурсу.
Конечно, мама согласилась на повторное интервью: надо — значит, надо. Но было понятно, что для нее это огромное испытание — и физически, и морально. Тем не менее, еще задолго до того, как я пришла работать на телевидение, мама втайне думала о том, где бы найти хорошего, честного режиссера и сделать так, чтобы снять фильм об отце и рассказать всю правду. Но когда я сказала, что буду делать свой фильм о деде, она и обрадовалась, и ужаснулась. Она по-матерински испугалась за меня: дадут ли мне сделать это кино так, чтобы ничего не извратить и не обернуть против нас? Не навредит ли этот фильм мне, если он разозлит кого-то из недоброжелателей деда? Но главное — она переживала за то, как в своем небольшом интервью рассказать все то, что накопилось у нее на сердце за столько лет и что ей совершенно необходимо сказать!
Она понимала, что наш фильм — это всего 44 минуты (такой был раньше формат на канале «Россия» для документальных фильмов). Из этих 44 минут на ее интервью придется совсем немного фрагментов. Было видно, что мысли ее переполняют, а сама она перед собой ставит задачу почти невыполнимую — уместить все, что ей важно и дорого в одно интервью. Оттого предельная сосредоточенность повергала ее в сильнейшее физическое напряжение, которое, впрочем, на экране почти незаметно. Но зная мамин темперамент, ее эмоциональную натуру, ее максимализм, я хорошо понимала, какое это для не испытание. А потому мне очень жаль, что ей пришлось пройти через него дважды. Но она справилась отлично. А мой фильм о деде, премьера которого состоялась в сентябре 2004 года, стала для нее самым большим подарком.
14 декабря этого года маме исполнилось бы 78 лет. В преддверии этой даты я решила опубликовать расшифровку ее интервью 20-летней давности, причем почти полностью, опуская только самые незначительные фрагменты, чтобы не делать текст чересчур длинным и тяжелым для чтения. Многое из того, что вы прочтете ниже, не вошло в фильм и сегодня станет доступным впервые. Какой подвиг мама совершила ради отца? Как мама дружила с сыном Андропова и что помнит из походов в гости к Брежневым? Как дед чуть не погиб в авиакатастрофе вместе с супругой Гейдара Алиева? Кто прописал деду горы транквилизаторов, хотя лечил от бронхита? Почему важная магнитофонная пленка, посланная мамой Семену Кузьмичу из Парижа за пару недель до смерти, оказалась испорченной? И за что мама корила себя всю жизнь?
Свои вопросы ниже я сокращаю до обозначения тем и кратких тезисов или убираю их совсем, чтобы не прерывать монолог мамы.
— Отец для меня прежде всего на протяжении всей жизни это был мой самый большой, верный, надежный, преданный друг — с самого, самого детства. Всегда я могла, когда была маленькая, подойти, все рассказать ему, поделиться, если меня кто-то обидел. Я была маленькая в детстве (мама имеет в виду свой рост – прим. В.Н.), по разным городам, по разным республикам проезжали, много разных людей встречали, разные у всех темпераменты, своеобразные судьбы у моих же сверстников, у детей были. И когда уже взрослая была отец оставался моей первой и надежной опорой по всем, буквально по всем вопросам. Будь то это личные вопросы, будь то какие-то девичьи тайны, будь то какие-то проблемы по институту, по учебе. Всегда он умел выслушать, прежде всего выслушать меня. И не только выслушать, а в принципе и понять. Высказать свое мнение, не навязывая его буквально и, тем более, не настаивая.
(КАКИЕ ДАВАЛ НАПУТСТВИЯ, ЧТО СОВЕТОВАЛ?):
— Прежде всего я помню «честность и порядочность». Всегда оставаться такой, какая ты есть на самом деле. Не лукавить, не меняться, не прогибаться по жизни под какими-то там ситуациями. Не приспосабливаться. Вот в этом плане я ему очень благодарна, потому что жизнь, особенно за последние годы и после его смерти, преподносила очень много проблем и сюрпризов. Надо было приучаться жить без вот такого надежного друга и как бы точки отсчета. Точкой отсчета для меня всегда был именно он. Как бы вот он решил ту или иную проблему? Как бы он посмотрел на это, что бы он мне сказал, и вот за прошедшие уже столько лет его внутри меня настолько много, что я живу вот всем тем, что он в меня вложил исподволь, не настаивая. Вот такое воспитание, — оно такое ненавязчивое.
(БЫЛИ ЛИ ОГРАНИЧЕНИЯ У ТЕБЯ, КАК У ДОЧКИ ЦВИГУНА?)
— Ни в коей степени, ни в коей степени. Нет. Абсолютно никаких ограничений не было. Никогда не чувствовала, что я дочка человека, который занимает такое положение. Сейчас я уже понимаю, уже прожив столько лет, что, конечно, положение было очень высокое, что отец занимал высокий государственный пост. Но то, как он вел себя в семье, — мы не чувствовали, что он занимает какое-то высокое положение и соответственно вели себя так, как мы вели себя до этого.
(О МОЛДАВИИ И ОТНОШЕНИЯХ С БРЕЖНЕВЫМ):
— Я в Молдавии была в общем-то маленькой девочкой. Когда мы там жили, я ходила во второй класс. Третий мы уже переехали в Таджикистан. Насколько я слышала от родителей, что очень были хорошие отношения, добрые с семьей Леонида Ильича и Виктории Петровны (Брежневых – прим. В.Н.), именно такие дружеские, товарищеские. В Молдавии я один раз у них была в гостях с мамой. Помню вот как сейчас тот день, это зимний такой день был. Мы зашли в гости. И очень добрые, дружеские отношения были. Когда мы переехали сюда, в Москву, Викторию Петровну я не видела. Из Баку как-то мы приехали, потому что брат учился здесь в Москве, в институте и жил в общежитии. Приехали навестить его. И, естественно, мама, как всегда, позвонила Виктории Петровне. Она могла среди недели по первому звонку сказать: «А где вы, что вы? Заходите, пожалуйста! Поговорим…».
И мы вот так вот с мамой как-то зашли. Это было для меня очень интересно и, в то же время, осталось в памяти и по сей день. Спокойная, такая интеллигентная женщина. Сидели, разговаривали, пили чай и потом к вечеру пришел Леонид Ильич, — поздоровались. Он говорит: ну, теперь будем ужинать. Позвал поужинать. Сидели — теплая, такая свойская обстановка. Рассказывали анекдоты, шутили, расспрашивали, как живем. По-доброму все было.
(ОТНОШЕНИЯ С БРЕЖНЕВЫМ В МОСКВЕ, «ОКО ГОСУДАРЕВО»)
— Когда переехали в Москву, отец занимал уже здесь высокое положение (с 1967 по 1982 годы С.К. Цвигун был первым зампредом КГБ СССР — прим. В.Н.) и по долгу службы ему приходилось, наверное, общаться и докладывать определенные вопросы самому Леониду Ильичу, особенно тогда, когда Андропов Юрий Владимирович болел. А мама, конечно, звонила, но есть какая-то субординация, поэтому здесь не станешь слишком часто звонить. Иначе это может быть не так истолковано другими лицами, если узнают. Поэтому отец звонил (Брежневым — прим. В.Н.) в основном на праздники, на дни рождения. Иногда заезжал, когда были дни рождения Виктории Петровны, чтобы уже лично поздравить.
— Не всегда получалось так, что в субботу и воскресенье у него были выходные, это были, как правило, рабочие дни. Но когда очень редко выдавалась суббота или воскресенье, то и когда мы жили на периферии, и в Москве, он всегда объединял всю семью. И брат с женой и детьми, и я уже, когда вышла замуж, с семьей. В основном-то и жили все вместе, особенно в Москве. Когда мы жили в Таджикистане и Баку, брат учился в Москве. Поэтому я с родителями жила. А когда переехали сюда (в Москву – прим. В.Н.), мы жили все на даче и получалось три семьи, все в одном месте. И отец старался по праздникам, — не целый день, а когда там приезжал уже с работы, — мы его ждали, чтобы сесть за стол, пообщаться, наговориться, погулять…
— Традиции всегда были. При общении мы очень много шутили. Каждый рассказывал о себе, как он прожил эту неделю или сколько-то времени, пока мы его не видели. Что было, что нового. Вот это общение было очень живое. И всегда, всегда в своей семье он был как бы стержнем вот таким, что он не только нас объединял. Иногда, если у кого-то не было настроения или приболел, то отец как-то умел поднять дух, а если возникали проблемы какие-то в семье, то он умел перевести их в такую плоскость, что эти проблемы начинали спадать на нет. А традиция — ездили иногда по грибы. Очень он любил собирать грибы. Да, грибником был у нас. Мог найти самый, самый большой гриб и самый, самый маленький, несмотря на свой высокий рост. Ну такой малюсенький, что вряд ли кто-то мог его вообще заметить.
(КАК ОТНОСИЛСЯ К ТВОИМ ДРУЗЬЯМ?)
— Замечательно относился. Потому что это же были замечательные ребята. Мои подружки, приятельницы, очень спокойно, очень доброжелательно. Если когда-то появлялся и видел, что компания находится в доме, со всеми поздоровается, пошутит, поговорит, замечательно относился.
(О РАКЕ ЛЕГКОГО И ОПЕРАЦИИ В 1971 ГОДУ)
— Да, 1971-й год у нас был слишком переломным годом во всех планах. Я узнала об этом (диагнозе и предстоящей операции – прим. В.Н.) незадолго до наступления моих выпускных экзаменов в институт. Папа пришел, посадил всех нас за стол и сказал, что вы уж меня извините, но так получилось, что я вас немного подвел. Да что же случилось? Ну, вот врачи выявили у меня такую болячку и говорят, что нельзя откладывать, надо ее оперировать. Когда мы выяснили, что к чему, то сказали: если надо — то надо. Он лег в ЦКБ на операцию. Для меня конечно это было где-то шоком, потому что не ожидала, что столь здоровый крепкий мужчина и вдруг без всяких как бы жалоб и симптомов среди бела дня приходит и вдруг заявляет, что ему надо ложиться на операцию. Вот такое тоже в медицине бывает.
Очень он переживал, что у него это случилось накануне моего государственного экзамена, как это на мне отразится (мама в тот момент завершала учебу в Первом Московском государственном медицинском институте им. И.М. Сеченова (ныне Сеченовский Университет) — прим. В.Н.) . И чтобы его как-то успокоить, я себе поставила цель такую, что обязательно мне надо сделать так, чтобы накануне, перед его операцией я бы ему принесла свою зачетную книжку, где все экзамены и будет написано, что я все сдала.
И мне пришлось большими усилиями воли, — я напрягалась по два, а порой последние три экзамена в один день, — все сдавать. Самое главное было не в том, чтобы все выучить, подготовиться, а в том, что месторасположения кафедр было совершенно в разных концах Москвы. Еще надо успеть домчаться к этим экзаменам! Ну, и самая моя большая, я считаю, победа была такая, что завтра у него операция, а сегодня у меня последние вот эти вот три экзамена. Все экзамены сдала на «пять»! Примчалась к нему: ну вот, ты беспокоился, что у меня экзамены, — так вот ты не переживай: я все экзамены сдала! «Да ну? Как ты их могла сдать, когда у тебя там такого-то числа они только заканчиваются?» — Я даю ему книжку, где все это расписано. Он говорит: ты мне сделала самый большой подарок в жизни, спасибо тебе!
(ЧТО ВРАЧИ ГОВОРИЛИ О РАКЕ ДО ОПЕРАЦИИ)
— До операции сами врачи в общем-то ничего не говорили, но я такая была … девица! Поэтому я нашла в записной книжке отца в его спальне телефон Чазова Евгения Ивановича, набрала телефон, представилась и попросила: так получается, что брат мой находится в служебной командировке, мы с мамой одни, но постольку, поскольку я вроде бы как имею отношение к медицине и помимо всего дочка, Вы мне скажите, что все-таки, что у него. Ну, в тот момент он как-то помолчал, наверное, задумался, говорить — не говорить, и потом сказал, что по всей видимости нулевая стадия рака легких. Вот сделают операцию и все будет нормально. Но после операции, когда уже ему сделали и гистологию, она обычно длится где-то дней десять, тогда тоже, конечно, поинтересовались, и они сказали, что нет, что это киста легкого. Ну, вообще-то нулевая стадия рака — это не запущенная, это самое начальное проявление. После операции человек практически бывает излечим на долгие, долгие годы. Вот, а киста – это не злокачественное вообще образование, киста легких. Вот такой диагноз они нам сказали после гистологии окончательной.
(О ВОССТАНОВЛЕНИИ ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ)
— Он очень быстро восстановился, потому что у него была очень большая сила воли. Желание поскорее восстановиться. Это был трудоголик — быстрее выйти на работу. Восстановился очень быстро. Я когда пришла к нему буквально на второй день, то, конечно, после такой тяжелой операции человек был ослабленный. Но одни разговоры только о том, что надо было быстрей, быстрей и даже опустил ноги, начал вставать. Нет, нет, нет, вот мне тут немножко разрешили. И даже в коридор мы вышли уже с ним и там на кресле он посидел уже буквально на второй день. Восстанавливался быстро, потому что он себя не щадил. Может и больно, и слабость была после операции, он себя не щадил в этом плане.
— Он полностью восстановился, абсолютно полностью. Потому что систематически проверяли его, постоянно, может быть, чаще чем других. С учетом его вот такого заболевания, которое пронеслось, его очень часто вызывали к себе врачи. В этом плане он, чтобы не обидеть врачей, потому что, когда они настаивают, не любил, чтобы его просили лишний раз, настаивали, после работы выбирал время и к ним заезжал. Так что все анализы, все снимки рентгеновские, когда это надо, все это он делал.
(ИСТОРИЯ С АВАРИЕЙ ВЕДОМСТВЕННОГО САМОЛЕТА)
— История с самолетом случилась летом 1981-го года. Мы приехали на отдых в Москву, в отпуск (в тот период мама с отцом уже работали в советском посольстве в Париже, но в летний отпуск приезжали домой в Москву – прим. В.Н.). Я помню этот день. Такой отличный день был, солнечный, чистое, ясное небо. Отец собирался в командировку в Баку. Там проводилось большое совещание. И ничего не предвещало. Как обычно распрощались. Сказал: прилетит, будет время — позвонит.
Но потом что-то такое мама засуетилась через некоторое время, когда он уехал. Какие-то звонки пошли. И когда начала расспрашивать что и чего, то мама рассказала, что самолет с полными баками горючего поднялся в воздух и была неисправность самолета. И довольно-таки серьезная неисправность и надо было все топливо израсходовать, поэтому то поднимались снова, то кружили и были на грани большой катастрофы, потому что благодаря только не знаю судьбе, но скорее всего опыту летчиков, всего командного состава летчиков, умело посадили самолет. Но когда папа говорил, что вышли сами уже эти летчики потом из кабины, то не то, чтобы вот пот градом лился, а рубашки их можно было просто выжимать. Просто выжимать. Чудом его посадили, этот самолет.
(КАК ЭТА ИСТОРИЯ ОТРАЗИЛАСЬ НА ОТЦЕ)
— Это для него неприятный факт был в жизни. Но это не та стрессовая ситуация, которая могла бы выбить такого человека из колеи. Чем сложнее ситуация, тем более собраннее, как я видела, становится мой отец. Конечно, это неприятно, потому что это тот случай, когда ты в самолете, ситуация плохая, а выйти некуда. И от тебя здесь ничего не зависит. Но как рассказывали все, кто с ним находился, абсолютно был спокойный и, наоборот, еще других успокаивал, потому что так получилось, что в самолете летела супруга Гейдара Алиевича Алиева. И, конечно, она очень волновалась, как Гейдар будет без меня, — она уже ставила как бы крест, потому что умная женщина, понимает, что раз неисправность, тем более такого самолета, который был подготовлен, вот что-то такое вот происходит, и может быть, конечно, неприятный инцидент. Все закончиться могло плохо, и она переживала, все время говорила, что как же там Гейдар Алиевич без меня будет? Как же мои дети, я их еще не вырастила так до конца и так далее.
Очень переживала не за себя, а именно за свою семью, потому что она безмерно всех их любила, дорожила ими, всю жизнь им отдавала. И вот какой-то нелепый случай может все перевернуть, и она страшно переживала. Так отец ее успокаивал и единственное еще, мне потом рассказывал, что я ему незадолго до этого подарила такой маленький сувенирчик, и он все время находился с ним в кармане. И когда он уже видит, что ну, всякое может быть, пронеслись здесь все мы перед глазами, как он всех вспомнил и сказал: в принципе все должно закончиться хорошо, потому что сувенирчик моей дорогой дочки вместе со мной.
— Когда он приехал из аэропорта, — потому что на следующее утро он должен был лететь снова туда же на самолете, — мы вечером гуляли уже по территории дачи, и он сказал, я сомневаюсь, чтобы это была чистая случайность, я хочу сам разобраться в этом деле. Вот он нам сказал эту фразу.
(О «ДЕЛЕ ГАЛИНЫ БРЕЖНЕВОЙ»)
— Какой-то был разговор, как я поняла, что якобы Галя не совсем правильно себя ведет. И Юрий Владимирович (Андропов – прим. В.Н.) хотел бы, чтобы я, значит, занялся. А как занялся? Ну, может, расследование или да, расследование, наверное, скорее всего. Галя не в идеале. Ну, он говорит: я же вроде как не по этой части. Это, во-первых, а, во-вторых, семья должна как-то заниматься своими детьми. Если что-то не так, то если Юрий Владимирович в таких личных и таких каких-то тесных отношениях, если это официально уже проходит, есть какие-то у него сведения, то мог бы ему (Брежневу — прим. В.Н.) и доложить со своей стороны. А так может не так понять человек. Потому что Галя это… человек, который сама отвечает за свои поступки. А если надо что-то доложить, то, наверное, Юрию Владимировичу было и удобно. А так, чтобы что-то он такое мне рассказывал вот явное и конкретное – нет.
(ОТНОШЕНИЯ С АНДРОПОВЫМ)
— Да вроде бы нормальные отношения-то были. Когда мы женились, — брат и моя свадьба была, то они (Андроповы – прим. В.Н.) — члены семьи, жена была на наших свадьбах. Помимо того, я дружила с Игорем, сыном Юрия Владимировича Андропова. Замечательные люди. Дочку я знала, но я с ней не общалась тесно. Но с Игорем мы были в одних компаниях. Мало того, я была свидетельницей на первой свадьбе у них. Он порядочный, хороший человек. Вот, поэтому общались семьями. Делились, дружили. Ровно так, как я общалась с совершенно другими людьми, которые не имели вообще никакого отношения к родителям с высокими постами. С моими сверстниками по учебе. Соседями.
(ДЕД ЖАЛОВАЛСЯ НА ЗДОРОВЬЕ В ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЖИЗНИ?)
— Летом 1981-го он вообще не высказывал никаких опасений по своему здоровью. Потому что он прекрасно себя чувствовал, у него не было времени даже как бы акцентироваться на своем здоровье. Он настолько был занят своей работой! У него вот работа — это и смысл жизни, и цель жизни у него была. Чтобы спокойно только было дома, в семье, с детьми, не болели. О себе он вообще не думал. У него ничего не болело и ничто не предвещало вот всяких таких версий, которые потом пустили. И прекрасно себя чувствовал до (осени) 1981 года.
— Дело в том, что вот когда мы уезжали уже с мужем по месту работы (в посольство СССР во Франции — прим. В.Н.), как раз отца и попросили настоятельно врачи почему-то лечь на диспансеризацию. Потому что всегда ранее все диспансеризации протекали так, что приезжал, уезжал, сдавал, показывался, не укладываясь в стационар. А здесь взялись за него, именно настаивали, убеждали, что вот только-только вам надо лечь обязательно в стационар. И, помню, я выхожу после работы и вижу, он сидит на скамейке около дома и так задумался. Я даже так на него посмотрела и говорю: ну, чего ты такой грустный? О чем ты думаешь-то? Он говорит: да не знаю, ничего не пойму. Так настаивают, чтобы я лег на диспансеризацию. Вот как будто он предчувствовал. Как будто вот он сидел и думал: из-за чего они вот так тянут туда за уши на эту диспансеризацию?
Я говорю: ты что, плохо себя чувствуешь или что? Он говорит: замечательно себя чувствую. Ну, они говорят, чтобы там с баночками, скляночками не ездить. Ну, в очереди не стоять, что там, отвез, отдал. Ну, может, у них свои взгляды, может, они как-то хотят более обстоятельно посмотреть, чтобы он не то, что там на ночь глядя с работы заезжал и уезжал. Вот я винила себя за то, что я сказала, что ну лечь это может быть и неплохо, в любом случае, ты хоть бы немножко отдохнул, ты без суббот, без воскресений, а здесь вроде бы диспансеризация и какая-то передышка у тебя будет. Вот за это я себя корю по сей день. По сей день. Вот то, что у него уже тогда зародилось сомнение, это было видно не только на лице, но он и высказывался об этом, что я сомневаюсь, что мне надо ложиться. Надо ли укладываться? Наверное, что-то предчувствовал.
(ТЫ СЧИТАЕШЬ, ЕГО ЗАЛЕЧИЛИ?)
— Я убеждена в этом. Потому что человек здоровый, крепкий, мощный, который себя прекрасно чувствует, полон сил и энергии, люди его тащат за уши на диспансеризацию, а до этого его все равно наблюдали, все было нормально. Это не тот случай, когда выпадает хотя бы на полгода из поля зрения. Постоянно, раз в месяц, а то и чаще он к ним заезжал, и лечащий врач его вел. Поэтому здесь пропустить нельзя было ничего. А когда он лег, когда он лег, вот тогда все и началось.
(КАК ТЫ ПОНЯЛА, ЧТО ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО НЕЛАДНОЕ?)
— Я через неделю поняла. Ровно через неделю я приехала к нему в стационар и подспудно, потому что настолько как-то я чувствовала его всего, — любая мимика, любое слово. Вот, может человек молчать. Я посмотрела и думаю: а что это тебе вообще-то дает? Так у меня пронеслась мысль, что у папы спросить, какое нужно лечение? Ну, обычно спрашивают: как самочувствие? – Хорошее. Или вот как обследование там? – Нормальное. Вот, что-нибудь выявили? Нет, все в порядке. Не волнуйся, все хорошо. И сразу он переключал, не любил обсуждать эти болячки, вот заострять внимание. Переключал наши мозги на семью. На детей, как там девочки, как там другой внук и как там на работе. Как там по жизни? Он это буквально как-то переключал на нас, потом думала, что вот приеду, узнаю. Спрошу. Снова приезжаешь и снова вот это вот повторялось. То, что от себя он уводил разговоры о всяких болячках.
(О НАЗНАЧЕННЫХ ТРАНКВИЛИЗАТОРАХ)
— Я видела людей, которые принимали транквилизаторы, — это сильнейшие препараты, которые назначают, но на самом деле они помогают. То есть их назначают целенаправленно при тех или иных заболеваниях. Но если их назначают только от того, что человек якобы переутомился от работы, немного устал, вместо валерианочки дают вот эти вот психотропные такие сильнейшие препараты, то они оказывают обратное действие. Блеск в глазах у него пропал. Понимаешь? Сейчас я вспомнила — блеск в его глазах. Потому что все, что он делал и когда он говорил, у него всегда были живые такие глаза. У него вообще красивые глаза были, всегда с блеском таким живым, здоровым. А здесь немножко они были потухшие.
Как потом уже постфактум, когда я нашла бумагу, где были написаны все лекарства, тут, конечно, я просто похолодела. Я просто похолодела от того, что список был на целый лист. Это список, написанный его рукой. Дублирующие транквилизаторы и не один там в день транквилизатор, а разные названия транквилизаторов, которые, не успев открыть глаза, ему давали утром, ему давали в обед, ему давали в полдник, ему давали на ужин. Помимо того, что ему еще давали снотворное. И вот эта масса мощная из таких транквилизаторов могла убить не просто живого человека, а лошадь и слона!
(КОГДА ТЫ УЗНАЛА О ТАКОМ ЛЕЧЕНИИ?)
— Я это узнала в канун нового года, незадолго до его смерти. Мама мне написала (в посольство в Париже – прим. В.Н.), что лечение такое-то. На этом лечении он никак не может выйти из того состояния, которое ему ставят диагноз, что это все под флагом затянувшегося хронического бронхита. И какое же это лечение от бронхита? И она мне перечислила. И тогда как раз ехал один наш сотрудник посольства в Москву и чтобы не говорить и не убеждать человека по телефону, — все-таки, работали за рубежом — я ему надиктовала на пленку все свои доводы, все свои убеждения, даже просьбу и мольбу, ни в коем случае, бросай! Надо будет выветриваться не один месяц от этой терапии. Но дело повернулось так, что я уже приехала на похороны и потом задала вопрос маме: а пленку папа слушал? Оказалось, что человек привез все это. Но когда уже все это произошло, она говорит, не слушал, потому что, когда передали пленку, она уже была вся испорченная, свернутая!
— Я знаю такого небезызвестного Кузнецова Юрия Алексеевича, который был заведующим кабинетом психотерапии, по-моему, психотерапия, как у них тогда отделение называлось. И который очень любил назначать своим пациентам вот эти вот транквилизаторы. Я знала этих, которым надо, не надо он назначал эти дозы, при этом показывал пузыречки, вынимал из кармана. Я была даже однажды свидетелем этого лично. Говорил: для того, чтобы успокоиться, я сам принимаю эти таблетки, и там на самом деле лежали таблетки разных цветов. Красные, белые, голубые. Вот это его гипноз своего рода. Что если вы не будете принимать эти таблетки, то усталость и адинамия, которая у нормальных здоровых людей накапливается к отпуску, но стоит человеку отдохнуть и он придет в себя. Или можно прописать массаж, зарядку, гимнастику, ванные, бассейны хотя бы, допустим, но не начинать с транквилизаторов. А он убеждал людей, что это как бы панацея, витаминчик такой, который вот будете пить и вам все это поможет. А папа верил врачам, очень верил врачам.
— Он не знал, что это транквилизаторы. До конца своих дней его, я думаю, что он не знал, что это транквилизаторы. Потому что так, как ведут беседы психологи или психотерапевты, они не называют форму, из такой группы больному, что это транквилизаторы, к чему они могут привести. Если здоровому человеку давать, не нуждающемуся в таком специализированном скажем лечении. Он не знал. Знал название лекарства. Вот сказали, что это поможет, взбодрит, наверное, успокоит вас.
(КОГДА ТЫ СТАЛА ДУМАТЬ, ЧТО ЭТО МОГЛО БЫТЬ УБИЙСТВО?)
— Я стоя у гроба поняла сразу, я не знаю, это меня осенило. Во-первых, до похорон, до того, как прийти на прощание с отцом, мне говорили, что он поскользнулся на даче, упал, кровоизлияние в мозг от ушиба и умер. И так я шла с таким вот объяснением с ним прощаться. Но когда я подошла к гробу, я сразу поняла, что это убийство. Это убийство отца. Казалось бы, человек в шоке, приходит прощаться со своим отцом, и возникает одна единственная мысль, что тебя убили. Кто же это сделал?
— Я не увидела следы пулевого ранения, они были прикрыты волосами. Я увидела только, как я вот думала, что, если он упал на висок и так далее, что вот ссадина. Это бы ни о чем не говорило человеку. Я не знаю, может быть, как говорят, у человека есть душа, вот душа она через сорок дней только куда-то улетает, и сейчас Бехтерева об этом говорит, очень умная женщина. Что, может, быть душа существует. Я не могу утверждать, но то, что я вот это поняла — да, все пронеслось. Все самолеты пронеслись, вся ситуация пронеслась. Все косвенное то, что я слышала за последние годы в Москве, специально мне никто ничего не говорил о проблемах на работе. Ну все равно я живой человек, я хожу на работу, я слышу какие-то вещи о высокопоставленных людях, об их стремлении к власти. Быстрее, ускорить и так далее. Это все среди народа ходило. Я все это слышала. Вот и буквально, когда все это пронеслось в один миг, у меня такое ощущение, что тебя убили.
(КОГДА УЗНАЛА ВЕРСИЮ О САМОУБИЙСТВЕ?)
— Я это узнала после похорон. Уже мама мне сказала, что вот такая возникла, ну не возникла, а так ей объяснили. Да, это я узнала после похорон. Мама сказала, что речь идет о том, как ей сказали, что он сам себя застрелил.
(ТЫ НЕ ПЫТАЛАСЬ ВСТРЕТИТЬСЯ С ВОДИТЕЛЕМ, КОТОРЫЙ ТАМ ПРИСУТСТВОВАЛ И ИЗ ПИСТОЛЕТА КОТОРОГО БЫЛ ПРОИЗВЕДЕН ВЫСТРЕЛ?)
— Не то, что не попыталась. А зачем пытаться встречаться с человеком, когда для нас, лично для нас всех ясно и очевидно, что не то, что этого никогда не могло быть, а этого и не было. Этого не было. А водитель… Во всех нормальных государствах если случается то, что случилось, — человек такого высокого уровня, первый зампред КГБ Союза приезжает на дачу и его находят мертвым, и один, получается, свидетель, — это его личный водитель, то он является не свидетелем, он является подозреваемым в первую очередь.
— Приехали врачи, приехал очень быстро, так получается, что всегда Юрий Владимирович уважаемый, он всегда первый приезжает, оказывается в нужное время где-то рядом и приезжает один из первых. Он очень быстро приехал на дачу, вот не знаю. На вертолете, на самолете, но на машине приехал на дачу…
(ВАС ОПРАШИВАЛИ СЛЕДОВАТЕЛИ?)
— Никаких людей, которые бы интересовались чем-либо после смерти отца в связи с его смертью, никаких разговоров ни с кем не велось. Ничего не спрашивали ни у кого, ничем не интересовались.
(КАКОЙ-ТО ОБЫСК ИЛИ ОСМОТР ДАЧИ ПРОХОДИЛ В ДЕНЬ ГИБЕЛИ ДЕДА ИЛИ ПОЗЖЕ?)
— Нет, ничего не было. Единственное они, как мама рассказывает, с Юрием Владимировичем (Андроповым – прим. В.Н.) вошли в спальню. Там был сейф небольшой. Естественно, у него там абсолютно ничего не было. Открыли, посмотрели и закрыли. Ничего не вынимали, ничего не доставали, не забирали.
(КОГДА И КАК ОБЩАЛИСЬ С ДЕДОМ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ?)
— Я ему звонила буквально за день до его смерти. Его не стало 19 января 82 года, а я ему звонила, — это был воскресный день, 17-го января 82 года. Это был обычный звонок. Я очень часто звонила. Вот в неделю по несколько раз (из посольства в Париже – прим. В.Н.). Поэтому я ему позвонила, он снял трубку, вот, ну, как дела? — Все нормально. — Всегда был очень рад услышать мой голос. — Как здоровье, как чего, что? — Все нормально. Что же ты так волнуешься, все время беспокоишься, звонишь? Все у меня будет нормально. Ну вот так получилось, говорит, как врачи говорят: немножко затянулся, черт его побери, бронхит какой-то, как они мне говорят. Но сдаваться не собираюсь. Поэтому все будет нормально. Я тебе обещаю, что вот летом придете, и мы все вместе поедем как в былые времена. Потому что он уже несколько лет не отдыхал, не был в отпуске. Он любил очень море, Крым. Вот всей семьей, ты, Владик, Велуська соберемся, Миша, — наговоримся, наобщаемся, повидаемся. Я тебе честное слово обещаю, что я выберу время, и мы съездим в отпуск в этом году вместе.
(ПОМОЩНИК ДЕДА ГЕОРГИЙ ПОЗДОРОВКИН В ИНТЕРВЬЮ МНЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ДЕД НЕЗАДОЛГО ДО СМЕРТИ ЯКОБЫ НАЧАЛ ИНОГДА ЗАГОВАРИВАТЬСЯ И НЕ ВСЕ ПОМНИЛ, А ТЫ СТАЛКИВАЛАСЬ С ТАКИМИ ПРОЯВЛЕНИЯМИ?)
— Это неправда. Это уже он за давностью лет забыл. Наверное, все-таки какие-то склеротические явления пошли, человек в возрасте. Ничего не изменилось. Я звонила. Я говорю, чуть ли не через день, Владик, — это мой муж, — приезжал незадолго до этого события трагического, был в командировке в Москве. Вот абсолютно ничего не изменилось, абсолютно. Уж я бы почувствовала. Я бы руку на пульсе держала. Любая интонация. Любое что-то чего-то и так далее, я бы это почувствовала и примчалась тут же. Ничто меня не смогло бы устрашить. Вот ничего не поменялось, ни интонация, ни голос, ни тембр. Был крепкий, нормальный, ровный разговор со всеми его оборотами как обычно. Человек, который тут же отличается реакцией молниеносной. Ничего не изменилось.
(КОГДА РЕШИЛИ ПОКАЗАТЬ ДРУГИМ СПЕЦИАЛИСТАМ?)
— Пришла такая мысль, наверное, маме, когда начал этот процесс затягиваться, и она поняла, что вот назначает лекарства все время почему-то Кузнецов, который психоневропатологом является. А Десятников Владимир Федорович (доктор медицинских наук, профессор — прим. В.Н.) был давнишним другом семьи. Очень опытный, сам по специальности врач. И поскольку Десятников был врачом широкого профиля, то, наверное, мама как к другу хотела обратиться и, что немаловажно, этот человек умел пациента убеждать в чем-либо. Поэтому как бы это последней надеждой было с ним побеседовать, наверное, и о назначениях, и так, чтобы он с отцом поговорил.
(УСПЕЛИ С НИМ ПООБЩАТЬСЯ?)
— Нет, не успел. Потому что Десятников в свое время уехал куда-то на периферию работать, и был ли он в Москве, я не знаю. По-моему, его не было в Москве.
(ЧТО ПРОИЗОШЛО С ДЕДОМ – ТВОЯ ВЕРСИЯ)
— Ну, версия только такая, что это была хорошо спланированная, как мне представляется, хорошо спланированная акция по устранению.
(ЧТО МОЖЕШЬ СКАЗАТЬ ПРО ВЕРСИЮ О САМОУБИЙСТВЕ)
— Вот, для кого эта версия единственная и после 22 лет после его смерти она обрастает все новыми и новыми какими-то небылицами, и шлейф до сих пор тянется? (Слухов о возможных причинах в пользу версии самоубийства рождалось много — от якобы обвинений Цвигуна в коррупции до якобы рецидива рака, от якобы нежелания вести «дело Галины Брежневой» и идти против Леонида Ильича до невыносимых болей, которые дед якобы испытывал незадолго до смерти — прим. В.Н.). А эта версия очень удобна, как я поняла. Потому что сам человек по этой версии лишает себя жизни. Значит, он сам распорядился. Сам себе хозяин. Нет ни к кому претензий, нет виновных. Не связан с политикой. Ни с чем не связан. Поэтому, наверное, они рассчитывали, видимо, что вот эта версия их больше всего устроила.
Только одного не учли, что вокруг живут живые люди, тысячи людей знали Семена Кузьмича совершенно другим человеком и все то, что они приклеили к этой версии — это вообще речь не о моем отце-то идет. Это не он. От А до Я – это сплошная приделанная к этой версии сплошная клевета. Версия эта могла устраивать только тех людей, которые не хотели ни расследования, ни громких дел. Значит, кого-то именно эта версия больше всего и устраивала. Но то, что он никогда не то, что не мог, это я повторяю, сделать, потому что он этого и не сделал. Это сильной воли человек, мужественный, это ясно как белый день. Это не о нем речь. Кто киллер и кто заказчик, это только пройдет время, больше или меньше, но все равно правда рано или поздно она проявится.
(ЧТО БЫ ТЫ ОТ СЕБЯ ЕЩЕ ХОТЕЛА ДОБАВИТЬ, ЧТОБЫ ЗРИТЕЛИ УСЛЫШАЛИ ИМЕННО ИЗ ТВОИХ УСТ, КАК ДОЧЕРИ ЦВИГУНА?)
— Из моих уст? Из моих уст я бы хотела, чтобы они услышали, что вся жизнь моего отца Цвигуна Семена Кузьмича была как бы основана на одном единственном принципе: честь имею. Я преклоняюсь перед светлым именем своего отца. Преклоняю не только колени, но и голову. Это замечательный человек.
…Мамы не стало в 2012-м. Ее последним желанием было быть похороненной рядом с отцом, поэтому она попросила о кремации (второй гроб в могиле деда на Новодевичьем кладбище не смог бы поместиться). Мама не застала череду последующих эпох и разлом истории — присоединение Крыма, пандемию ковида, СВО… Не застала она и создание моего блога о дедушке с многочисленными публикациями о Семене Кузьмиче, новых передач о нем на ТВ, новых взвешенных упоминаний в прессе и книгах историков. Ей не довелось прочитать те дневники бабушки, которые посчастливилось прочитать мне и в которых я нашла столько интересной и важной информации о деде, а затем поделилась ею с читателями. Но мама успела другое: всю жизнь она оставалась стойким оловянным солдатиком и единственным человеком в семье, кто никогда, ни разу, ни на мгновенье не усомнился в том, что причиной смерти деда были другие люди. Словно отважный альпинист, она всегда крепко держала свой конец веревки, будто снова и снова доказывая своему отцу, оказавшемуся один на один с бездной, такую самоотверженную преданность и любовь, на какую только была способна.
Автор — Виолетта Ничкова
Генерал Цвигун. Частные хроники 