Борис Пастухов: по законам комсомола

В один из последних дней прошедшего лета на моем мобильнике раздался звонок с незнакомого номера и бодрый, хотя и пожилой мужской голос спросил:

— Это Виолетта Ничкова?

— Да…

— Это Вам звонит Пастухов Борис Николаевич. Вы хотели со мной встретиться.

Обычно так не бывает. Вернее, в моей практике такого не было никогда. Если ты пытаешься договориться об интервью с известным человеком и, тем более, исторической личностью, то тебе надо писать и звонить его помощникам и пресс-секретарям. В крайнем случае, если есть контакты, то писать и звонить напрямую, но самой! Никто из важных персон не звонит тебе первым. Она – важная персона — выше, важнее, значительнее и вообще есть дистанция и правила, кем-то заведенные и всеми выполняемые.

В этот раз я также обратилась к пресс-секретарю, чтобы договориться о встрече и возможности записать интервью с Пастуховым. Мне обещали все узнать и сообщить его решение. Но ответного звонка долго не было, потом я уехала и вот, – Борис Николаевич неожиданно позвонил сам. И для меня этот простой человеческий жест говорит о характере и масштабе человека и его отношении к жизни очень многое.

Справедливости ради надо сделать небольшое уточнение. С Пастуховым мы однажды все же общались, причем лично, но было это почти 40 лет назад! Я была шестилетней крохой, а он уже возглавлял весь комсомол и в случае необходимости звонил по «кремлевке» моему деду, Семену Кузьмичу Цвигуну, первому заместителю Председателя КГБ СССР (1967 – 1982 гг.). В одной из первых заметок этого блога я написала о том, как в далеком 1980 году бабушка водила меня на Красную площадь смотреть на Первомайскую демонстрацию. Тогда к нам подошел поздороваться первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Николаевич Пастухов. На фотографиях того памятного дня мы с бабушкой запечатлены вместе с Пастуховым и его старшей дочкой – моей ровесницей. Я беру это старое фото на нашу встречу, потому что надеюсь поговорить и о личном, а не только о государственном.

Судьба у Бориса Николаевича Пастухова сложилась удивительная и яркая. Он был первым секретарем ЦК ВЛКСМ во времена Брежнева, затем возглавлял Госкомиздат, служил послом в Дании и в Афганистане. За Афганистан, куда его направили сразу после вывода наших войск, Борис Николаевич получил боевой орден Красной Звезды и вернулся из Кабула совсем седым. Потом была должность замминистра иностранных дел и пост министра РФ по делам СНГ. Политический долгожитель в советское время он успел многое сделать и в политике российской. Сейчас, в свои 83 года он и не думает отходить от дел: его рабочий кабинет в Центре Международной Торговли, где он теперь работает советником председателя Торгово-Промышленной Палаты, заполнен документами, книгами, рукописями. Одного большого письменного стола не хватает, и рядом стоит еще один – поменьше, но также нагруженный стопками бумаг.

Борис Николаевич назначает мне встречу на субботу – «в субботу я тоже работаю». Он хорошо помнит моего деда и готов поделиться воспоминаниями. Разрешает включить диктофон и использовать сказанное им в публикациях по моему усмотрению. Я достаю свой блокнот с заготовками вопросов и хочу начать разговор с того, как они познакомились с Семеном Кузьмичом, но Борис Николаевич, терпеливо выслушав мое вступление, берет инициативу в свои руки и начинает свой монолог так, как он сам это задумал.

«О ЦВИГУНЕ ПИШУТ ЧТО УГОДНО, КРОМЕ ОДНОГО»

— Я сначала скажу Вам то, что я собирался Вам сказать. Семен Кузьмич очень любил молодежь. Все они любили молодежь – как своих продолжателей и как воспоминание о своей юности. Вот Вы откройте любой наш энциклопедический справочник – о Цвигуне пишут все, что угодно, кроме одного – того, что он был выдающийся писатель еще, кроме всего прочего. Понимаете, Семен Кузьмич не хотел становиться известным литератором, каким-то деятелем в кино. Хватало услужливых всяких персон, которые хотели сделать его великим литератором, но он всячески сопротивлялся этому. Он это делал как бы в стол, он это делал как бы в память о своей молодости, о своем поколении, ради тех героев, которые спасли нашу Родину.

Он писал с людей, которых он знал, но не писал это все с себя, конечно.  Он лепил памятник своему поколению, — поколению молодых, комсомольцам тех лет. Я был позже председателем Госкомиздата (в 1982 – 1986 гг. – прим. В.Ничковой) и интересовался подлинниками его рукописей. Мне сказали, что когда уже после смерти вскрыли его рабочий сейф, то нашли его рукописи, и сразу все разговоры на тему, что это плагиат и писал не он, затихли.

— Все, что написал Семен Кузьмич о годах своей молодости в партизанских отрядах, я узнавал уже потом – через его коллег, через его товарищей. Я видел его в орденах только на портретах. Я один раз в своей жизни видел его в форме, только один раз. Я не пересчитывал его боевые награды, но я думаю, что об их событиях можно было бы рассказывать и рассказывать. Он писал не о себе, о писал о своих боевых товарищах. Он писал о своей молодости. И мы – тогдашние представители молодежи, — были ему интересны. Как были интересны и Андропову, например.

— Как Вы ощущали этот интерес к молодежи? В чем он проявлялся у Семена Кузьмича?

— Интерес проявлялся в вопросах ко мне, в отношении.

— Каким он был человеком при общении? Строгим, мягким?

— Внешне он был очень строгим человеком. Но когда Вы узнавали его, Вы видели, что это человек очень большой души.

— Какой у Вас был доступ к Семену Кузьмичу? Надо ли было дозваниваться через секретаря, помощников?

— У меня был простой доступ. У меня был телефон правительственной связи, я по нему звонил, и он всегда снимал трубку сам.  Первую «кремлевку» он снимал всегда сам.

— Приходилось о чем-то советоваться с Семеном Кузьмичом? В каких-то сложных ситуациях?

— Он для меня оставался высоким начальником, высоким человеком. Но тогда комсомол участвовал во всем буквально. Открылась Олимпиада – мы участвовали. Готовился лыжный переход на Северный полюс – мы участвовали. Шла группа ребят вдоль границы, шли поезда «Комсомольской правды», ударные стройки ЦК ВЛКСМ…

— Помощь КГБ была существенной или вам просто не мешали?

— Нам доверяли, нам помогали. Но в высшей степени такт отличал этих людей. А мы не стремились к тому, чтобы быть знакомыми, ну, как бы там панибратство чтобы было. Дистанция была.

«Я ЧИТАЛ ЛИЧНОЕ ДЕЛО СОЛЖЕНИЦЫНА»

— Сейчас в ряде справочников ошибочно, по моим данным, указывается, что Цвигун помимо погранвойск и контрразведки курировал еще и Пятое – идеологическое управление. Но ведь это направление курировал Филипп Денисович Бобков.

— Бобков, да. Идеологами были другие люди.

— С кем еще в КГБ Вы обычно советовались по идеологическим вопросам? Ведь комсомол – это была прежде всего идеология.

— С Бобковым и был еще такой Абрамов Иван Павлович. Он был заместителем при Бобкове. Бобков был первым замом (в 1983 – 1985 гг. Филипп Денисович Бобков был первым заместителем Председателя КГБ СССР – прим. В.Ничковой). Иван Павлович был военным прокурором потом. Он в свое время получал из рук горкома комсомола путевку в партизанский отряд, он должен был работать в подполье, если бы немцы заняли Москву. Но этого не произошло, и он остался более-менее открытым.

Я работал послом в Дании (в 1986 – 1989 гг. – прим. В.Ничковой). В Дании в посольстве военных представлял один капитан первого ранга, он был военным атташе. Вернее, он даже не был военным атташе – просто так болтался кем-то, но на самом деле был военным резидентом. Как-то, когда я был в Москве, мне кто-то дал почитать личное дело Солженицына… Это был не Бобков и не Абрамов… Возможно, это был Цвигун, но точно я не помню кто. Но я читал это личное дело Солженицына, держал его в руках. И потом с этим представителем военной разведки я спорил до хрипоты. Потому что я видел дело Солженицына. Он говорил, что это чистый, кристально чистый человек, а я говорил, что он сдал своих людей. Все знают биографию Солженицына, но не знают одного – что он, когда был в армии, он был в артиллерии, он сдавал своих ребят, с которыми он воевал вместе.

— Это серьезное заявление. Почему это никогда не было опубликовано?

— Не знаю. Но я это читал сам.

«Я ПЕРЕСТАЛ ОБЩАТЬСЯ С БОБКОВЫМ, КОГДА ПРОЧИТАЛ ЕГО КНИГУ»

 — Как Вы узнали о смерти Семена Кузьмича?

— Мне кто-то сказал, что Цвигуна нет, что он застрелился. Потом стали образовываться в виде снежного кома слухи, всякие были и небылицы о его смерти.

— Вы слышали только версию, связанную с болезнью?

— Да. Во всякого рода коррупционные дела я не верил тогда и не верю до сих пор.

— За прошедшие годы вышли книги воспоминаний бывших коллег Цвигуна по КГБ, некоторые делают в своих публикациях различные негативные заявления в адрес Семена Кузьмича. Это в любой организации такое бывает или что-то было в характере Цвигуна, за что его могли недолюбливать?

— Я думаю, что его плохо знали все. Я прочитал две книги Бобкова (Филипп Денисович Бобков – в 1969 – 1983 гг. начальник 5-го Управления КГБ СССР, позднее – заместитель, затем первый заместитель Председателя КГБ СССР – прим. В.Ничковой). Понял, что он вынужден говорить не то, что думает. Перестал с ним общаться.

— Кто же его заставляет писать не то, что он думает?

— Плохо это все.

— Я тоже читала его книги, а потом говорила с ним по телефону – буквально полгода назад. Встретиться со мной он не смог, уже плохо себя чувствует, но по телефону со мной поговорил. То, что он сказал о Цвигуне по телефону, — сплошь положительные, порой восторженные и похвальные слова, — прямо противоположно тому негативу, что он написал о нем в своих книгах.  Я была растеряна, настолько это было два разных полюса, что не стала по телефону выяснять несоответствия. Но у меня на память осталась запись этого разговора.

— Вот видите! И Вы с этим столкнулись. То, что он написал в книге – это ерунда. Или ему написали в книге, но вряд ли. Свою книжку воспоминаний написал я сам. Здесь моя правда. Я прекратил все общение с Бобковым, когда прочитал его книгу «КГБ и власть» или «Кремль и КГБ».

— У него несколько  было книг.

— Я прочитал первую или вторую, не знаю. Она у меня есть дома. Все! Я сказал, ну, скурвился человек, хороший дядька был.

— И непонятно почему?

— Почему – понятно. А почему он – непонятно. Он, который прошел все!..

АФГАНИСТАН: «Люди из КГБ не хотели ввязываться в это дело»

— Когда в 1979 году произошел ввод советских войск в Афганистан, Вы были первым секретарем ЦК ВЛКСМ. Позже Вы стали первым нашим послом в Афганистане после вывода войск и оставались на этом посту с 1989 по 1992 гг. Ваш взгляд на нашу политику в Афганистане тогда, когда войска вводили и потом, когда Вам пришлось служить в этой стране послом, он поменялся? Вы же за дипломатическую службу в Афганистане боевой орден получили, это была очень тяжелая работа. Но и комсомол должен был в свое время помочь молодежи определенным образом относиться к интернациональному долгу, к нашему присутствию в Афганистане…

— Мы слепо верили нашей партии и всем решениям, которые тогда принимались.

— Сомнений не было?

— Это было правильное решение. Я и сейчас считаю, что это было правильно, что мы вошли. Но надо было не лезть в войну. Нас вовлекли в эту войну, вовлекли! До последнего люди из КГБ не хотели ввязываться в это дело. Они понимали последствия всего этого дела.

— Будучи послом в Афганистане, Вы получили боевой орден, такое редко бывает. С чем связано это награждение, если не секрет?

— Это была попытка государственного переворота в Афганистане. Министр обороны Танай (Шахнаваз Танай – министр обороны Афганистана в 1988 – 1990 гг. – прим. В.Ничковой) тогда выступил против Наджибуллы. Мы занимали жесткую позицию за Наджибуллу, против Таная. Я стал старый и нашел у себя дома четки, которые мы тогда обнаружили в кабинете Таная после переворота. Он бежал в Пакистан.

— Четки?

— Да, четки. Вот они, — Борис Николаевич достает небольшие коричневые четки из кармана брюк и кладет их перед собой на стол.

— Как они к Вам попали? Это люди из…

— Да, ребята… Вообще эту службу – КГБ — отличало то, что там были достойнейшие люди.  Был такой Ревин, он и сейчас жив, Валентин Алексеевич. Как посол в Афганистане я был у Крючкова не один раз (В.А.Крючков – в 1988-1991 гг. председатель КГБ СССР – прим. В.Ничковой). Как посол в Афганистане я знал Шебаршина (Л.В.Шебаршин – в 1989 – 1991 гг. начальник внешней разведки КГБ СССР – прим. В.Ничковой). Имел честь быть замеченным в его книгах, когда они начали издаваться. Потом я исчез со страниц этих книг.

— Почему?

— Этого я не знаю.

— В переизданиях Вас уже нет?

— В какой-то книге я нашел себя, был очень счастлив.

— А Ваши собственные мемуары?

— Есть у меня одна книжка, которая уже выдержала несколько изданий. Если Вы мне пообещаете ее прочитать, я Вам ее подарю.

— Конечно! Буду очень рада. Про книгу я Вам напомню, прежде, чем уйти, а вот про четки Танаи расскажите. Они у Вас сейчас в руках. Почему? Столько лет прошло.

— Они лежали у меня дома, а сейчас я таскаю их в кармане.

— Можно?  — я беру четки Таная из рук Пастухова. Не совсем понятно, из какого материала они сделаны – гладкие, немного прозрачные, темно-коричневого цвета они почти ничего не весят, но на самом деле несут в себе большой груз истории: только подумать, сколько всего они «видели и слышали»…

—  Четки Таная… Были найдены в его кабинете на столе. Он приходил ко мне, как к послу, он же был министром обороны Афганистана. И всегда он держал в руках эти четки. Когда он понял, что проиграл, он бежал, панически бежал. Выиграли мы. Бежал он в Пакистан к Хекматияру (Гульбеддин Хекматияр – в 1990 г., когда Танай совершил свою попытку вооруженного переворота, направленного против Наджибуллы, Хекматияр был одним из лидеров афганской вооруженной оппозиции. – прим. В.Ничковой). Он выжил и сейчас жив.

— Почему для Вас важны эти четки? Как воспоминание об Афганистане?

— О Кабуле. – на этих словах Борис Николаевич глубоко вздыхает и медленно проводит рукой по голове. — Поседел я в Кабуле. Из Кабула я вернулся белым. Никогда не забуду, как меня встречал Сережа Купреев – генерал пожарной службы, секретарь МГК ВЛКСМ первый, потом секретарь Бауманского райкома. Ой-ой-ой, лучше не спрашивайте — прикрывает рукой глаза, но через некоторую паузу продолжает. — Он спрашивает: «У тебя брови седые?» — Я говорю, «да, Серега».

— Вы в Кабуле были с семьей или один?

— С женой. Тогдашний министр иностранных дел сказал: «Ты поедешь один». Я сказал: «Нет, я один не поеду». – «Тогда давай подписку в кадрах». Я дал подписку, что поеду только с женой.

— Он понимал, какая это опасность, а Ваша жена не испугалась? Или она сама сказала, что без нее не отпустит?

— Ну, примерно так, да (улыбается). Поэтому я посвятил первую книгу ей. Было написано так: «Комсомолке Пастуховой, профессору МВТУ им. Баумана, доктору технических наук Жанне Павловне Пастуховой». В третьем издании этого нет, а первое издание – уже раздал все книжки.

— Свой первый документальный фильм я снимала о первых иностранных космонавтах, летавших на советских космических кораблях. В том числе был эпизод о первом космонавте Афганистана. Он остался на Родине после ухода советских войск, руководил афганскими ВВС. А его дублер эмигрировал в Германию, но мы его нашли и записали с ним интервью. И ходили слухи, что он помог бежать в Германию и семье повешенного Наджибуллы. Сам космонавт-дублер эти слухи в интервью опроверг. А что Вы знаете о семье убитого афганского президента? Кому и как удалось ее спасти, и имеет ли наша страна к этому какое-то отношение?

— Семья Наджибуллы живет сейчас в Индии. Семья ушла в Индию еще при жизни Наджибуллы, когда он был президентом. Сейчас они живут впроголодь. Я обращался к бывшему послу нашему в Индии – начальнику СВР и бывшему послу, герою Российской Федерации товарищу Вячеславу Трубникову и говорил: «У Вас же есть люди, помогите жене Наджибуллы». Он обещал. Но обещание не исполнил.

— Получается, мы их бросили.

— Бросили, да.

— Это из-за распада СССР в том числе?

— Я уехал из Афганистана тогда, когда все уже рухнуло. И надо было ехать мимо дворца Наджибуллы в аэропорт. В книге, по-моему, я написал об этом. И я говорил ему, что, может быть, поедем вместе? Он сказал: «Нет». И остался до конца со своим народом. Я знаю, что до этого ему предлагали многие — и КГБ, и другие, но он всем отвечал отказом.

«Я ЖИЛ ПО ЗАКОНАМ КОМСОМОЛА»

— Самый яркий и самый важный лично для Вас период жизни?

— Комсомол-комсомол-комсомол.

— Потому что все было четко, ясно и понятно?

— Да. Комсомол!

— Удивительно, что многие руководители комсомола уходили потом на дипломатическую службу…

— Их вышибали, — не раздумывая поправляет меня Борис Николаевич.

— Вышибали? Почему?

— Не знаю.

— А с Андроповым приходилось общаться лично?

— Я разговаривал с ним только один раз.

— Когда он был еще в КГБ?

— Нет, когда он уже сидел на Старой площади. КГБ был для нас святая святых. И вообще комсомол боялся КГБ страшно. Шелепин, Семичастный – еще с тех времен шлейф такой был.

— Тогда было все суровее, чем при Андропове?

— Да!

— И какова была встреча с Андроповым на Старой площади?

— Очень хорошая. Был субботний день, он никуда не спешил, я был вызван. Беседа началась с того, что я сказал Андропову: «Ну, Вы, конечно, уже все решили по первому секретарю ЦК ВЛКСМ, а зря!» Андропов спросил: «С тобой советовались?» — «Нет, конечно».

— То есть Вы Андропову так и сказали, что он что-то сделал зря? Не побоялись так выражаться?

— Нет.

— Вам не нравился Ваш преемник?

— Я назвал другого человека – Швецову Люду. Она уже умерла. Про нее я тоже пишу в книге. Она была в то время секретарем ЦК ВЛКСМ. Но стал Дмитрий Мишин. Андропов снял трубку и позвонил Капитонову (Иван Васильевич Капитонов – секретарь ЦК КПСС в 1965 – 1986 гг. – прим. В.Ничковой). Капитонов говорит: «А мы уже согласовали кандидатуру Мишина». Ну, все. Проехали.

— А Ваш уход с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ был с чем связан?

— Андропов решал. Он не оставлял никаких вакансий. Ему видимо сказали, что я давно прошусь, что я давно работаю.

— То есть Вы сами хотели уйти с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ?

— Да, я хотел уйти.

— А говорили, что самая яркая страница в жизни – это комсомол, а тут, получается, сами хотели уйти.

— Ну, наступил момент, когда я должен уже был уйти. Уже возраст – стыдно было.

— В дипломатической работе Вам пригодились качества, которые Вы выработали в себе за годы работы в ВЛКСМ?

— Понимаете, с одной стороны был плюс в том, что я задержался в комсомоле и не знал многих подпольных течений взрослой жизни, так сказать. Не знал, и все время натыкался на них. С другой стороны, я верил на слово всем, всегда. Я жил по законам комсомола. Комсомольская закалка давала мне возможность переносить трудности.

— Как Вы восприняли распад Советского Союза, исчезновение ВЛКСМ?

— Как драму. Как личную трагедию. Я приехал из Кабула, и мы начали с женой собирать своих друзей…

На этих словах Борис Николаевич поднимается и выходит из-за стола. Идет к книжному шкафу, где за стеклянными створками разглядел экземпляр своей книги воспоминаний. В качестве названия – строчка из стихотворения Беллы Ахмадулиной – «Друзей моих прекрасные черты». Пастухов умеет дружить, и свои мемуары он посвятил прежде всего людям, которых любил, уважал, которыми восхищался, с которыми многое пришлось пережить.

Написание этой книги тоже было для Бориса Николаевича своеобразным «собиранием друзей», когда из Кабула он вернулся совсем в другую страну – ни Союза, ни ВЛКСМ больше не было. Оставить свое свидетельство об ушедшей эпохе теперь стало особенно важным. Среди известных людей, чьи имена успеваю заметить в названии глав, есть Андропов и Машеров, Наджибулла и Махмуд Гареев, Михаил Ботвинник и Олег Табаков, Евгений Примаков и митрополит Питирим, Николай Егорычев и Иван Папапнин… Автор книги возвращается за стол, чтобы надписать мне ее на память и продолжает свой рассказ…

«ОСТРЫЕ УГЛЫ В БУКВАХ – ПРИЗНАК ВОЗРАСТА»

— Когда я был председателем Госкомиздата вдруг ко мне приходит – тут в книге написано про это – Папанин, полярник. Пишет заявление, чтобы мы переиздали его книжку. У него почерк я где-то видел, как мне показалось. А когда я сам стал старый совсем, стал писать от руки уже едва-едва, я понял, что его почерк был похож на почерк Буденного (Семен Михайлович Буденный – один из первых маршалов Советского Союза, выдающийся военачальник, командующий Первой конной армией РККА в годы гражданской войны – прим. В.Ничковой) А Буденный подарил мне свои мемуары, когда был уже глубоким стариком. Трясущейся рукой надписал, острые углы в буквах – это признак возраста.

Эта книга была написана так. Я писал сначала о своих друзьях. А приближался юбилей у моей жены, ей исполнялось 75 лет. Я хотел ей что-то такое посвятить. Надо же подарить что-то! А черт его знает, что дарить. Подарил себя! Мало! Тогда я решил написать книгу. И в первом издании, — а это я Вам сейчас дарю уже третье издание, – было посвящение моей жене и ее фотография, где она в молодости, в комсомольском возрасте. Потом без моего согласия решили издать это – «Центрполиграф». Мне это польстило, потому что я стоял на полке рядом с Егорычевым, с Фалиным и прочими. Бывает, бывает в старости…

Я принес это в «Молодую гвардию» (издательство – прим. В.Ничковой), Юрчин — такой был директор, он и сейчас есть. Он сказал: «Да ну, что ты, ерунду какую-то принес» — Я говорю, «Как ерунда? Это воспоминания о людях, которые ушли из нашей жизни – Сережа Бреев, например, Оля Грекова, еще другие. Здесь о живых только Пахмутова и Палеев, остальных уже нет на этом свете. Я писал только то, что я видел сам.

— Это самое ценное, Вы – свидетель эпохи.

— Косарева, правда, я не видел, но я про Косарева много читал и слышал (Александр Косарев – первый секретарь ЦК ВЛКСМ в 1929 – 1938 гг. – прим. В.Ничкова). Но дочь и внучку Косарева я знал. И жену знал.

— Я вижу, что у Вас отдельная глава в книге про Машерова. Было немало слухов в прессе о том, гибель Машерова была подстроена. Что Вам об этом известно?

— Ерунда. Я был в Минске за несколько дней до смерти Машерова (Петр Миронович Машеров – в 1965 – 1980 гг. первый Секретарь ЦК Компартии Белорусской ССР – прим. В.Ничковой). Он ехал куда-то на своей машине, и у него был пожилой шофер, которого он знал многие годы. Ему говорили: «Убери ты его! Возьми помоложе кого-нибудь, он же тебя убьет когда-нибудь!» Машина милицейская ушла вперед, и между ней и машиной Машерова появился грузовик с картошкой. То ли шофер заснул, то ли что-то еще, но, в общем, они разбились. Я не пишу, что его убили, нет. Это чистая случайность.

— Вы были членом комиссии, занимавшейся похоронами Брежнева. С Леонидом Ильичом Вы при жизни когда-то пересекались?

— Было, да. Я один раз был у него, вместе с друзьями по комсомолу. В книге есть наша общая фотография.

— Как Вы думаете, какие были отношения между Брежневым и Цвигуном, и почему Брежнев не подписал некролог Цвигуна? С этого, по-моему, все и началось, весь клубок слухов и домыслов… И отношение людей, об этом моя бабушка (Р.М.Цвигун) пишет в своих дневниках: «отношение к нам поменялось сразу же…». Опять же говорили, что Цвигун – «око Брежнева в КГБ» было…

—     Нет. Наверное, это предназначение его имело место быть, т.е. там надо было иметь своих людей. Но Брежнев доверял Андропову. Он вообще никому не доверял и доверял одновременно всем.

— А почему с некрологом так получилось? Есть версии, что Брежнев не поставил свою подпись, потому что самоубийство – это не по-коммунистически и так далее…

— Я думаю, что дело в другом. Он уже ничего не подписывал сам. Ему подсовывали нужные бумаги на подпись. Он даже и не думал об этом. Если бы он знал, он обязательно подписал бы. Брежнев был разным. Даже на моей памяти, на моем веку и очень длинном в политике. Тот, кто давал бумаги на подпись, решил, что так будет лучше и для того, и для другого, и для него. А если бы была подпись Брежнева, все было бы иначе.

«МЫ МНОГОЕ ДЕЛАЕМ НЕ ТАК»

— Но жизнь идет, Вы сегодня в новом качестве, Вы советник генерального директора Центра международной торговли Торгово-промышленной палаты России. Вы чувствуете пульс жизни?

— Нет, я пульс то чувствую. Башка моя работает, говорю я плохо, пишу еще хуже. Но я все вижу и понимаю, и я хорошо понимаю тоже, что мы многое делаем не так.

— Прислушиваются к Вам те люди, которые ищут Вашего совета?

— Нет.

— Может тогда стоит писать следующую книгу?

— Нет. Сейчас выйдет книжка обо мне. Десятерик такой есть Володя – Владимир Ильич Десятерик. Он был директором «Молодой гвардии». Он написал эту книгу, она сейчас где-то в жерновах «Молодой гвардии» — в серии «ЖЗЛ». Называется «Биография продолжается».

— Вы читали рукопись? Вам нравится?

— Мне не все нравится. А, его дело.

— Как так? Это же Ваша биография, Вы имеете право сказать: «Вот этого не было, это вот так, а это иначе было».

— Там все правильно, но он слишком комплиментарно это все сделал. Ну, посмотрим, что выйдет.

— А что Вам сегодня, в 2017 году интересно? Что заставляет Вас по утрам вставать, приниматься за дела – Ваш письменный стол завален бумагами!

— Видите ли, все, кто хочет общаться со мной, я общаюсь с ними. У меня несколько книг, несколько диссертаций, несколько дребедени всякой…

— Значит, все-таки Вы пишите книги?

— Нет, я ничего не пишу, я читаю. Я только читаю. Вот книга Леонида Чистякова «Ослепление верой». Поэтическая книжка. Посмотрите – протягивает мне небольшой том.

— «Апология одиночества». А что значит «лицензионное издание»?

—  Он сам сделал эту книгу. Сам напечатал. Все права на эту вещь принадлежат ему. Он считает себя гением, а я вижу в нем будущее нашего издательского дела. Но этого не видит больше никто.

— Вы любите поэзию и даже для названия своей книги воспоминаний Вы выбрали строчку из стихов Ахмадулиной – «Друзей моих прекрасные черты». А кто Ваш любимый поэт?

— Вы удивитесь, если я Вам скажу, что я боготворю Тютчева. Тютчев – был такой чудак, дипломат.

— Да, Вы с ним коллеги!

— Да. Один мой, вернее, не мой, но он старше меня, сейчас не знаю, он уже умер или нет, он все свои воспоминания построил на Тютчеве. Я понял, что он ничего не знает о Тютчеве, и книгу написал не он, а кто-то по его заказу написал. Когда я ему сказал, что он наврал, он страшно обиделся.

«Я ВЕРУЮЩИЙ АТЕИСТ» 

— Я боготворил и боготворю Егорычева. Егорычев был такой первый секретарь Московского горкома КПСС – сняли. Я удивительно повторял его судьбу. Его сослали в Данию – потом меня отправили в Данию. Я был накануне его смерти у него дома, мы жили в одном доме. Я пришел с работы, поел, пошел к нему. Я жил на шестом, а он на пятом. Спустился. Мы долго говорили. Среди вопросов, которые я ему задавал был один, который вырвался у меня случайно: «Вы в Бога верите, Николай Григорьевич?» Знаете, что он мне ответил? «Я верующий атеист!»

— Как это?

— А вот так это!

— А Вы, Борис Николаевич?

— Я верующий атеист. Был когда-то секретарь парткома, мы с ним сошлись на симпатии к Егорычеву. Он вышел в отставку, занимался бизнесом, он ходит ко мне иногда, пишет всякие статьи. В основном в стол. Я продвигаю его писания. О вере, о Боге. Я сейчас увлекаюсь йогой, но больше, конечно, физиологией, чем философией. Считаю очень верным, что военно-медицинская академия им. Кирова в Ленинграде открыла кафедру, которая будет изучать юго-восточные всякие медицины.

— Комсомол стоял на позиции атеизма. Приходилось ли участвовать в гонениях церковных, против верующих?

— Нет. Ну, может быть потому что мать моя после гибели отца – в госпитале он умер от ран в феврале 1942 года – стала верить в Бога. Она начинала молиться за его здоровье в церкви. Потом так привязалась к этому. Ей было 93, когда она умерла. Ее последнее слово было «Ленин». Я был у нее в реанимации, сидел там, пока меня не выгнали. Она уже была в бреду. Из всего, что она говорила, я разобрал только одно слово: «Ленин». Все.

— Как Вы думаете, почему это было именно «Ленин»?

— Не знаю… Я мучаюсь ответом на этот вопрос до сих пор. Летом этого года мы были с мальчиками – моими внуками – на могиле моего отца в городе Вологде. Он похоронен там. В одно место они свезли всех: там было много военно-полевых госпиталей. Я видел не одно воинское захоронение. Лежит в одной из братских могил, на плите написано его имя и фамилия. Старший внук, младший и я – стояли втроем, обнявшись. Я долго искал, нашел случайно.

— А Вы не знали, где он был похоронен?

— Я узнал это не так давно. Всю жизнь я этого не знал. Мы получали пенсию за него, была пенсионная книжка, пока я учился до определенного возраста, мне платили пенсию. Мама не знала, где его похоронили. Она получила бумагу из госпиталя о том, что он умер, на основании этого я и получал эту пенсию. Мне подсказали потом, я написал об этом, в книге это должно быть.

«НЕ ХОДИ В ПОЛИТИКУ, ЭТО ГРЯЗНОЕ ДЕЛО»

— Чем занимаются Ваши дети и внуки?

— Одна дочь – Ваша ровесница, она доктор юридических наук, работает доцентом в юридической академии им. Кутафина. Вторая дочь – у ней мои внуки, там старший работает, он талантливый парень, сам поступил в Вышку (Высшая Школа Экономики – прим. В.Ничковой), кончил ее, потом Оксфорд кончил. Талантливый парень.

— Могли ли Вы знать, будучи главой комсомола, что Ваш внук окончит Оксфорд!

— Нет… Младший – студент второго курса, тоже в Вышку поступил. Загнали его в Вышку родители, хотя он другого плана совсем парень. Мать его — моя дочь — и отец его кончали экономический факультет московского университета.

Старшая дочь Б.Н.Пастухова (вторая слева), я (первая слева) и моя бабушка Р.М.Цвигун на Красной площади 1 мая 1980 г. Фото из семейного архива

— Может помогут потом нашей стране оксфордские выпускники?

— Внук, который кончил Оксфорд, сейчас вернется в Москву. Я, говорит, займусь политикой. Нет, говорю, не ходи в политику, это грязное дело.

Прощаясь, Борис Николаевич провожает меня до дверей своего офиса.

— Спасибо, что Вы бережете память, лучшую память о деде. И дайте честное слово, что Вы прочитаете или хотя бы пролистаете то, что я Вам подарил.

Конечно, я обещаю прочитать его книгу. А память… Иногда я думаю, что это не мы, а она нас бережет.    

Автор — Виолетта Ничкова

Использование материалов сайта разрешено только при наличии активной ссылки на источник.