«Завтра была война»: Дальний Восток

Когда в Москве 4 часа утра, на восточном крае нашей большой Родины уже почти разгар дня — 11 часов. Известие о начале войны застало мою бабушку Розу Михайловну Цвигун (в девичестве Ермольеву) на Дальнем Востоке. В тот воскресный день она вместе со своим отцом — военным, служившим во Владивостоке, была в цирке на дневном представлении. Во время антракта дежурный офицер сообщил моему прадеду, Михаилу Степановичу Ермольеву, что его срочно вызывают в часть. Он уехал, оставив 16-летнюю дочку досматривать представление. Весть о нападении на нашу страну она узнала в трамвае по дороге домой…

Помимо большого количества дневников моя бабушка оставила многочисленные разрозненные записи своих воспоминаний о детстве, проведенном на Дальнем Востоке — в селе Екатериновка, Находке, Совгавани, Владивостоке. Эти впечатления о предвоенном времени, о первом дне войны, разлуке с отцом, надеждах на скорое завершение начавшегося военного ужаса совершенно удивительные. Это и воспоминания ребенка, которому скоро предстояло очень быстро повзрослеть. Это и необычные зарисовки о жизни простых людей на Дальнем Востоке перед войной — украинские переселенцы, корейцы и китайцы, великие по своей мудрости и чуткости сельские учителя, красоты и коварства природы, из-за которых бабушка трижды чуть не погибла.

Из многочисленных рукописных листов сложилась палитра предвоенных воспоминаний, помогающая лучше ощутить весь перелом 22-го июня 1941 года. Из какой жизни, из какого внутреннего состояния были брошены люди в военное время? Взгляд с другого края Родины — с Дальнего Востока тем более уникален своей документальностью. В этих записях, сделанных накануне третьего тысячелетия — в конце 1990-х годов, особенно четко звучит желание бабушки, чтобы ее дневники и мемуары сложились в отдельную книгу.

К тому времени она уже давно член Союза писателей СССР, напечатаны несколько сборников ее рассказов и  очерков,  публикации в журналах «Огонек», Смена» и других. Пишет она и стихи. Но силы и здоровье уже не те. Часто в ее рукописях рефреном звучит сожаление о том, что времени мало, опасение не успеть, торопливость в попытках  зафиксировать на бумаге как можно больше воспоминаний о своей жизни.

Именно в рукописях о предвоенном времени снова звучит надежда на то, что именно я продолжу и завершу этот труд. Она говорила мне об этом еще при жизни лично, много рассказывала о своем прошлом, но не очень любила записей на диктофон и не показывала дневников. «Придет время — ты все узнаешь».  Исключением были съемки ее интервью для документального фильма, ограниченные по времени.

Как я писала в разделе «О проекте», о существовании ее мемуаров я узнала только после ее смерти. И вот очередная запись, вложенная между листов с воспоминаниями предвоенного детства: «Боюсь, что поздно. Поздно начала писать. Если не допишу, то это сделает моя внучка Велуська. Она знает мой замысел, и я уверена, что она напишет». Но я стараюсь не писать за бабушку, а лишь помогаю ей рассказать то, что она хотела донести до читателей, но не успела при жизни. Я делаю свою работу редактора и журналиста. Однако из-за того, что речь идет о моей семье, получается формат воспоминаний на два голоса.

Из дневников Р.М.Цвигун (отдельные рукописные записи, сделанные в конце 1990-х гг.):

«…Моя матушка, Серафима Ивановна с девичьей фамилией Желанова вышла замуж за Михаила Степановича Ермольева, ставшего моим отцом. Оба они из Саратовской области (губернии), а я родилась в городе, как указано в метрике, Царицын-на-Волге, затем названном Сталинградом, а позже – Волгоградом. Оба русские, крещеные, православной веры.

Михаил Степанович Ермольев со своей супругой Серафимой Ивановной Ермольевой (Желановой) — родители моей бабушки Р.М.Цвигун (Ермольевой). 1920-е — начало 1930-х гг. Фото из семейного архива

 К моему рождению церкви разрушали. Я была свидетельницей взрыва большого собора в центре города Сталинграда в парке рядом с площадью «Павших борцов». Чтоб не вылетели стекла близстоящих домов, мы заклеивали их полосками бумаги крест-накрест. Потом детвора бегала к разрушенному собору за облицовочными плитками для игры в «классики».

С бабушками и дедушками мне жить не привелось. Родители после женитьбы уехали из Саратова, кочевали по необъятным просторам России. Отец был кадровый военный. Какое-то небольшое время находился в запасе, служил на телеграфе, а в 1933 году вновь призван в армию и в составе стрелкового полка уехал на Дальний Восток Приморского края в Сучанский район, деревню Екатериновка.

Вслед за отцом, часть которого в 1934 году перевели на Дальний Восток, поехали и мы с мамой.

Ехали военным эшелоном с другими женами и детьми целый месяц. Кормили нас щами, борщом, супом, пшенной кашей с мясом, компотом и киселем. Все это было бесплатно и досыта. После голода, который прокатился по Волге, это было счастьем.

А какие красоты запечатлелись в моей детской памяти! Урал, Байкал, сопки, леса, Амур и, наконец, Приморский край. Там нас рассортировали и повезли на полуторках по разным частям.

Часть отца стояла в деревне Екатериновка. Там я пошла в первый класс и на всю жизнь благодарна сельской школе, где было всего четыре класса. Там меня научили не только грамоте, но и труду – вышивать, шить, вязать, рисовать. В драмкружке я танцевала, пела, не знаю почему – украинские песни в украинском костюме с венком из роз и лентами на голове. Возможно, сказывалось влияние местных жителей – переселенцев с Украины еще при жизни царицы Екатерины для заселения дальних русских земель. Русские, украинцы, корейцы, китайцы жили в то время спокойно.

У меня даже подружка была кореянка, звали ее Катя. Мы у них покупали куриные яйца, семечки прокаленные в котле и овощи. В те годы у нас русских в каждом доме были фигурки семи слоников. Это считалось символом счастья и благополучия. Когда Катя увидела их, то пришла в восторг и не могла оторвать от них взгляд. Мама разрешила подарить ей одного. Она долго сопротивлялась, не брала, боялась, что дома ей не поверят о нашем подарке. Убедила ее я только тогда, когда согласилась пойти с ней вместе к ним домой и подтвердить, что мы ей подарили.

Я в детстве много читала и очень любила стихи А.С.Пушкина. К 100-летию юбилея сочинила стих и директор школы, ничего мне не сказав, послала его в районную газету. А когда стих был напечатан, дала мне газету, с которой я не расставалась до самой войны, до эвакуации семей военнослужащих, боявшихся, что Япония может начать с нами войну. Очень жалею, что не сохранила ту газету, а начинался мой стих словами:

«Сто лет, как Пушкина не стало,

Сто лет, как с нами нет его,

Но слово русского поэта

Коснулось сердца моего…»

Кроме Екатериновки мы жили в г. Находка, г. Совгавань и во Владивостоке, куда приехали перед самой войной.

В Находке была школа-семилетка. По извилистой дороге среди сопок нас возили в школу летом на полуторке, а зимой – на санях. Мы жили на Пяточке, других детей везли дальше, где была расположены военно-морские точки. Однажды зимой на крутом повороте дороги сами занесло, и они стали сползать вниз с горы. Кучер крикнул, чтобы мы прыгали с саней на бок. Но не так просто было это сделать: мы были накрыты тулупами, чтоб было теплее. Кучер выпрыгнул из саней и хлестал лошадей, чтобы они не пятились задом, а старались удержаться за кромку дороги. Кое-кто из детей вывалился из саней, а я осталась под тулупом. Лошади, почуяв облегчение, рванули вперед и вытащили сани на дорогу. Страха не помню, только спустя много лет, вспоминая тот случай, я думаю о том, что нам помогло остаться в живых?

В тех же краях был еще один случай. Когда я училась в седьмом классе, то комсомольская организация школы состояла из учителей и учеников. Я была старшей пионервожатой школы. На собрании в тот день стоял вопрос о стенгазете, где я занимала место в редколлегии. Собрание затянулось. Школьников (моих попутчиков) увезли на машине, а меня пригласили на катер, обещая доставить в нашу бухточку. На дворе стояла глубокая осень, рано темнело и было ветрено. Катер качало на волнах, и вдруг заглох мотор. Стали сигналить SOS. Вскоре с разных точек сопок нам замигали морзянкой прожектора. Катер тянуло из бухты в море. Вот тут страшновато стало, но я не подавала вида.

Через два часа к нам подошла помощь, и нас благополучно развезли по месту жительства. И опять, думая об этом случае, задаюсь вопросом, почему не случилось беды?

И еще было! Я тонула среди бела дня, когда еще училась в начальной школе. Жена командира полка Анна Ивановна Пиккар – мать моей подружки, лежала после операции в больнице, и мы поехали ее забирать из Екатериновки во Владимировку. Мы – это моя подружка, ее два брата и я. На машине нас довезли до реки, а ее должны были привезти к противоположному берегу. Через речку неширокую, но быструю, люди переходили по канатному мосту в ширину в трех-четырех соединенных между собой бревен.

День был летний, жаркий, и нам захотелось искупаться. Заспорили, кто переплывет на ту сторону реки? Старший брат моей подруги прыгнул в воду и поплыл наискосок против течения. Я не учла быстрого течения и поплыла прямо. Меня подхватил поток и потянул по течению вниз – к понтонному мосту. Можно было нырнуть под бревна и выплыть на другую сторону бревен, но я побоялась и уцепилась руками за бревна, а ноги мои тянуло под мост течением.

Подтянуться на руках и залезть на бревна не хватало сил, мне было тогда двенадцать лет. Не знаю, сколько минут я так боролась с течением реки, но подбородок, которым я цеплялась за бревна, исцарапала, губы посинели, а зубы выбивали дробь.

— Ну что, пловчиха, молчишь, не зовешь на помощь? – услышала я и увидела перед глазами большие мужские ботинки.

Крепкие руки подхватили меня и вытащили из воды. Это были два молодых морячка в бескозырках, видно приехавшие на побывку в увольнение.

— Не зная броду, не лезь в воду! Беги, одевайся! – сказали они приказным тоном и пошли по мосту в сторону Владимировки. Меня трясло от перенесенного страха и холодной воды. На берегу у машины мне махали руками и звали, чтоб я бежала к ним, а я стояла на мосту посередине реки и не могла двинуться, ноги окоченели от холода.

Проходившие по мосту люди подбадривали меня:

— Беги, девочка, беги, — оденешься и согреешься!

Я не бежала, я шла, как по натянутому канату, медленно переступая с ноги на ногу, боясь сорваться в воду. Бревна, лежащие прямо на воде, покачивались подо мной.

Брат моей подруги был еще на противоположном берегу. Он дождался, когда подъехала мама и вместе с ней проделал обратный путь по понтонному мосту. Анна Ивановна выругала нас за затею с купанием и накинула на мои плечи свой шелковый шарф. Вот так меня опять какие-то силы спасли.

После Находки мы переехали в Совгавань, а из нее – во Владивосток. Здесь и встретила нас известие, что началась война.

В воскресенье мы с папой были в цирке. Во время антракта дежурный офицер сообщил ему, что надо явиться в часть. Он ушел. Я осталась до конца представления и только в трамвае, когда ехала домой, узнала, что началась война. Кончилось детство. Мы все повзрослели. Через два месяца семьи военнослужащих должны были выехать из Владивостока. Мы поехали с мамой к ней на родину в город Саратов. В то время считали, что к осени война закончится, а она затянулась. Так я вступила во взрослую жизнь.

Война разлучила меня с отцом, а маму с мужем. Прощание на вокзале было тяжелым, хотя папа успокаивал нас и убеждал, что война долго не продлится, и мы скоро вернемся домой. Я повисла у него на шее и плакала до истерики. Поезд уже тронулся, а папа все еще не мог разжать мои руки, сомкнувшиеся вокруг его шеи. Ему пришлось прыгать в вагон на ходу. Мое чувство-вещун не обмануло меня. Больше с папой мы не встретились. Мне шестнадцать лет, а маме сорок. Вскоре его часть ушла на фронт, а в сорок третьем он погиб под Могилевом.

Домой мы уже не вернулись. Владивосток был закрытый город и, несмотря на то, что у нас была квартира в городе, но папы не было и некому было дать нам вызов.  В возвращении домой нам отказали. Так мама осталась вдовой погибшего офицера.

Несмотря на то, что мы получили узенькую полоску бумаги – похоронку, — не могли поверить, что отца нет. Не могло такого случится, мы ведь так его любили! Повторив судьбу мамы, я стала женой военного и опять – дороги. В пяти республиках Советского Союза пришлось жить и работать, а до Белоруссии не дотянули. И приехав в Москву, я поняла, что теперь разыщем то место, где погиб и похоронен отец. Место захоронения я все время держала в голове, и счастливый случай помог.

Мы ехали с мужем отдыхать в Польшу. В Бресте нас встретили знакомые, которым мы рассказали, где похоронен мой отец, и они обещали разыскать это место. И на обратном пути они нас встретили в Минске и свозили на братское кладбище в лесу Могилевской области Чаусского района села Прилеповка. Дочь подлетела самолетом в Минск, и мы втроем – мой муж, я и она – смогли низко поклониться моему отцу и всем с ним погибшим на том братском кладбище в лесу. На каждой могиле – поименная траурная табличка. Маме привезли фотографию. Может только тогда она и поверила, что его нет, а то ждала и ждала…

…Я окунулась в глубокое-глубокое прошлое. Жизнь продолжается, и сегодня она полна событиями. Моя старшая внучка Велочка улетела отдыхать на Кипр. Разве я могла когда-нибудь мечтать о таком?

Живя у кромки Тихого океана, мы, девчонки смотрели на звездное небо, думали о Ленинграде, о том, что там люди спят, а мы любуемся восходом солнца. Нам говорили в школе, что надо не менее ста лет, чтоб долететь до Луны. Долетели. Многое за шесть десятков лет произошло на земле, многое изменилось в нас, изменилось наше государство. На пороге двухтысячный год. Осталось всего ничего – несколько месяцев…»

Сохранились почтовые карточки, которые мой прадед Михаил Степанович Ермольев посылал моей прабабушке Серафиме Ивановне и моей бабушке Розе, автору этих дневников. В них он просит дочку исправно учиться, а жене советует, как лучше готовиться к зиме в бытовом плане. Уезжая на войну из Владивостока в июне 1941 года Михаил Степанович, возможно, искренне верил, что все закончится к осени, в чем и пытался заверить своих ближних. Никто их них и в страшном сне тогда не мог представить, что осенью враг будет уже на подступах к Москве.

В семейном архиве есть несколько старых черно-белых фотокарточек с видами Красной Площади. Судя по одеждам людей на снимках, — это осень или очень дождливое холодное лето. На обороте этих фотографий надпись: 22 июня 1963 г.

Видимо, бабушка была проездом в Москве, перебираясь из Таджикистана в Азербайджан по месту службы мужа — Семена Кузьмича Цвигуна. Удивительно, как погода 22 июня 1963 года похожа на нынешние погодные рекорды Москвы. Если присмотреться, то на фасаде Исторического музея выставлены два портрета — это наши космонавты Юрий Гагарин и Валентина Терешкова.

Первая женщина-космонавт планеты совершила свой полет 16 июня 1963 года, и моя бабушка попала на Красную Площадь практически сразу после полета и сделала эти фотографии. Присмотревшись еще, вижу на трибуне Мавзолея Гагарина, Терешкову и бывших советских руководителей. Если бы в 1963 году был Фейсбук, бабушка наверняка бы запостила у себя на странице эти фото с исторической встречи.

Всего через двадцать два года после начала Великой Отечественной войны в космос полетела первая женщина-космонавт, и это была наша, советская женщина. И чествование ее подвига и достижений всей советской космонавтики происходило в годовщину начала Великой Отечественной войны. Думала ли об этом моя бабушка, стоя 22 июня 1963 года под дождем на Красной площади?

Светлая память всем, воевавшим за нас сегодняшних на той страшной войне и не дожившим до Победы.

Автор — Виолетта Ничкова

Использование материалов сайта разрешено только при наличии активной ссылки на источник